Петренко: люблю тех, кто приходит в театр, чтобы их удивляли

— Нужно ли предупреждать, как на допросах в голливудских боевиках, что каждое ваше слово может быть обращено против вас?

— Я дал, наверно, около 30 интервью за последние дни и уже привык. Я сам бывший журналист, тaк что понимаю специфику.

Таким обменом репликами началась наша беседа с Дмитрием Петренко, который с 14 сентября стал худруком Русского театра.

Борис Тух

— Дмитрий, до конца сезона вы продолжаете оставаться главным режиссером Лиепайского театра. Расскажите о нем.

— Это старейший профессиональный латвийский драматический театр, основанный в 1907 году в третьем по величине городе Латвии. В красивом старинном здании, которое строилось как оперный театр, работали в разные периоды очень разные труппы, уже долгое время это драматический театр, но у нас также много музыкальных постановок высокого уровня. Театр обслуживает – если можно так сказать – весь регион, Курземе. И, конечно же, мы стремимся к тому, чтобы к нам приезжали зрители из Риги, потому что у театра очень хорошая репутация, мы всегда получаем в национальных смотрах много номинаций и наград и планируем репертуар так, чтобы если человек приехал на эти дни в Лиепаю из Риги, он мог бы посмотреть два или три спектакля.

— С какого времени вы там работаете?

— Начал работать шесть лет назад как педагог, мы тогда набрали в Академии культуры специальный курс для Лиепайского театра, до этого был там приглашенным режиссером, четыре года работал со студентами, а потом мне предложили остаться. Не худруком, а главным режиссером, это все-таки немного другая позиция; худрука нет, обязанности худрука исполняет директор.

Не стану сидеть в четырех стенах

— А до Лиепаи?

— В Латвии с того момента, когда начался финансовый кризис, штатных режиссеров почти не оставалось. Мы все работали фрилансерами, поэтому я и ставил почти во всех театрах Латвии.

— В Русском театре весной вы поставили спектакль «На привязи». Вы сами выбирали пьесу?

— Да. Мы обсуждали с директором Светланой Янчек потребности театра; директор мне обрисовала, чего от меня ждет театр, я искал разные пьесы и нашел «На привязи» финского шведа Туме Янссона.

— Судя по этой пьесе, вас вообще интересуют проблемы, с которыми сталкиваются в жизни молодые люди?

— До сих пор – да. Меня в мои 42 года все еще называют «молодой режиссер», я воспринимаю это как комплимент. Хотя сам думаю, что не совсем молодой.

— Теперь самое, конечно, важное. Как вы представляете себе вашу работу здесь? Вы ведь пока что будете совмещать работу в Таллинне и Лиепае?

— Да, весь этот сезон, который начался Брехтом, будет для меня переходным. Когда я принимал участие в конкурсе, мы обсуждали этот вопрос и с комиссией. Я честно сказал, что принадлежу к числу таких режиссеров, у которых есть планы на один, а иногда и на два сезона вперед, существуют договоренности с театрами, и я не хочу их нарушать по своей воле. Поэтому мы пришли к соглашению, что я продолжу ставить в других театрах, но все свободное время по возможности буду проводить здесь.

Недавно, как помните, пандемия нам подарила удаленку, и по своему опыту я могу вспомнить, что очень много важных и хороших решений было принято «в зумах». В Лиепае, наверно, привыкли к тому, что в свое свободное время я нахожусь и работаю в других театрах. Считаю, в интересах театра, чтобы режиссер не сидел в четырех стенах и варился в одном котле, «работая с документами» в своем кабинете, а ставил как можно больше. Набирался опыта, видел, как работают другие артисты, привыкал к другим формам. Когда здесь мне показали кабинет худрука, я сказал, что это прекрасно, но это не то место, где я буду проводить много времени. Я выбрал небольшой кабинет и попросил, чтобы мне освободили пространство, чтобы я мог общаться с актерами, знакомиться с актерами, с которыми еще не работал.

Пока что у меня сложились очень разные впечатления от спектаклей, которые успел здесь увидеть. И зритель тоже очень разный. Но так и должно быть. А актеры буквально заражали меня своей энергией. Я действительно увидел в них соавторов спектакля.

И это стало для меня толчком. Вот почему я захотел быть здесь.

— Вы говорили, что хотите, чтобы Русский театр был встроен в эстонскую театральную культуру. Так ведь в какой-то степени он встроен. Тем более, что понятие «эстонский театр» довольно абстрактно, здесь очень разные театры.

— Я это уже понял. В эстонских театрах я смотрел очень мало, потому что мы репетировали утрами и вечерами, но я увидел «Макбета» Тийта Оясоо/Эне Семпер, это очень впечатлило. Как-то в Перми на фестивале я увидел поставленную ими со студентами в театре No99 «Педагогическую поэму» – и буквально влюбился в этот спектакль. И в его актеров.

— В Лиепае вы сейчас ставите?

— Да, очень известную современную латышскую пьесу, уже ставшую классикой, «Жасмин» Инги Абеле. Я ставил ее пьесу «Темные олени», и этот спектакль был признан критикой, он до сих пор идет и актерам очень нравится. Я как-то признался Инге, что очень хочу поставить «Жасмин», потому что это был первый спектакль, который меня вообще побудил заняться театром. Я его увидел в Рижском русском театре, и во мне открылось желание быть в театре.

— Вы тогда уже ушли из журналистики?

— Нет. Когда я увидел «Жасмин», я еще работал в журналистике.

Легко ли быть молодым?

— Каким вы видите курс, который намерены избрать в качестве худрука Русского театра?

— Во-первых, это вопрос современного сценического языка. Мне очень хочется, чтобы в театре были спектакли разной сложности, для разного зрителя. Очень люблю насмотренных зрителей, которые приходят в театр для того, чтобы их удивляли, но трогательно отношусь и к тем, кто приходит в театр в первый раз, это подростки и дети. В Лиепае мы ввели такую практику, что после спектакля для подростков мы с актерами остаемся общаться с ними. Здесь тоже мы опробовали эту модель после спектакля «На привязи», общались с эстонскими ребятами из эстонской школы, говорили на английском языке. Мне казалось, что «На привязи» станет именно социальным спектаклем, а он вырос в поэтическое высказывание, как мне показалось.

— Фактически он оказался очень трагичным.

— Да, в нем звучит вопрос, почему взрослый человек так быстро забывает, как нелегко быть молодым и поступает с ребенком совсем не так, как хотел, чтобы с ним, юным, поступал его отец. Это трагедия непонимания, неумения прислушиваться к сложному возрасту с его глубинными конфликтами и противоречиями. «Мы своими руками создали мир, в котором нашим детям больно».

Эта тема очень страшная, и о ней мало говорят. Часто говорят о зависимости, о судьбе близких людей, которые переживают трагедию своих близких, но сами близкие не понимают, что они тоже попали в ловушку этой болезни.

Верю в совпадения!

— Если уж мы заговорили о том, легко ли быть молодым, то спрошу: у вас не появлялось желание поставить пьесу Флориана Зеллера «Сын»?

— Откуда вы знаете об этом?

— Ничего я не знаю. Я знаю только пьесу и фильм.

— Вечером вчерашнего дня я был в гостях, там на книжной полке стояли три пьесы Зеллера «Отец», «Мать» и «Сын», и я вчера только подумал о том, чтобы ставить ее – и такое совпадение! Я действительно люблю эту пьесу. А фильма «Сын» я не видел и не стану смотреть, если уж собираюсь ставить пьесу. Боюсь смотреть. Как-то я ставил пьесу, которая в русском переводе, кажется, называется «Король и его костюмер».

— «The Dresser» Рональда Харвуда, в русском переводе «Костюмер», она шла в Русском театре, старого актера сэра Джона играл незабвенный Херардо Контрерас, а Костюмера -Александр Ивашкевич.

— Когда я ставил ее, специально не смотрел фильм. И актеров попросил не смотреть. А с «Сыном» вы меня обрадовали! Я верю в такие совпадения!

— Как вы к классике относитесь?

— С интересом, конечно же! Но нужна готовность, чтобы ставить классику. Я прекрасно знаю, что в своем возрасте не все могу понять в классической пьесе. Когда мне было 25 лет, я был уверен, что все понимаю. Сейчас мне 42, и я убедился, что действительно не понимаю каких-то вещей, мотивировки каких-то героев. Буквально только что, в прошлом сезоне, я ставил «Чайку» в Лиепае. И честно скажу, мне все очень понятно про Костю, очень понятно про Нину Заречную. Но я не понимаю сцену, где Тригорин говорит Аркадиной, что уходит, а она его не отпускает. Мы с Димой Крымовым обсуждали это. Я думаю, что не понимаю в силу своего возраста.

— Но Тригорин ваш ровесник.

— Возможно даже чуть моложе. Но что-то там заложено такое, что я не понимаю эту женщину. Я пытался сделать так, что она по-настоящему начинает сходит с ума, когда понимает, что Тригорин уходит. И ему становится ее жалко. Он видит, что она не как актриса играет драму расставания с любимым мужчиной, а действительно боится – она может выйти в окно после этого. Вот единственное, что я мог здесь придумать. Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу, я признаюсь, что на сегодня не все могу понять в классике.

— Вашей первой постановкой здесь станут «Умники и умницы»?

— Да. О людях, которые когда-то были вундеркиндами и каково это – быть «бывшим вундеркиндом».stolitsa.ee